Кажется, я вчера весьма задел чувства mademoiselle Хопрячковой, безжалостно проведя параллель между искусством ХХ века и "Незнайкой в Солнечном городе" Носова. Возможно, даже вдвойне - ибо она явно не читала.
Хотя, на мой взгляд, именно об этом.
"В общем, ветрогоны - это, как уже говорилось, была такая публика, которая любила делать неудовольствия другим коротышкам. Некоторые ветрогоны скоро поняли, что, развлекаясь на улице, они не могут доставить неудовольствие сразу большому количеству жителей, поэтому их мечтой стало забраться в помещение, где было бы побольше коротышек, и устроить переполох. Этот замысел удалось выполнить нескольким ветрогонам, которые пробрались в концертный зал и при большом стечении публики принялись давать концерт на расстроенных и испорченных музыкальных инструментах. Это была такая дикая музыка, что никакое ухо не могло выдержать; но ветрогоны распустили слух, что это самая модная теперь музыка и называется она какофония.
Эта какофония стала распространяться по городу, и скоро появилось еще несколько оркестров, которые играли на поломанных и расстроенных инструментах. Особенно модным в то время считался какофонический оркестр "Ветрофон". Он был небольшой и состоял всего из десяти коротышек. Один из этих коротышек играл на консервной банке, другой пел, третий пищал, четвертый визжал, пятый хрюкал, шестой мяукал, седьмой квакал; остальные издавали другие разные звуки и били в сковороды.
Любители музыки приходили на концерты этих модных оркестров, слушали и с истерзанными до боли ушами возвращались домой, проклиная на чем свет стоит всякую какофонию, ветрофонию и свое собственное существование в придачу.
Театр тоже не избежал новых влияний. Нужно отметить, что большое значение во всем этом деле имела мода. Как только один из самых видных театральных режиссеров нарядился в модный костюм с широченными желто-зелеными брюками и в пестрый беретик с кисточкой, он сейчас же сказал, что театр - это не музей, он не должен отставать от жизни, и если в жизни теперь все делается не так, как надо, то и в театре следует делать все шиворот-навыворот. Если раньше зрители сидели в зале, а актеры играли на сцене, то теперь, наоборот, зрители должны сидеть на сцене, а актеры играть в зрительном зале. Этот режиссер, имя которого, кстати сказать, было Штучкин, так и сделал в своем театре. Поставил на сцене стулья и посадил на них зрителей, но поскольку все зрители не поместились на сцене, он остальную часть публики посадил в зрительном зале, а актеров заставил играть посреди публики.
- Это даже еще чуднее выйдет! - радовался режиссер Штучкин. - Раньше зрители сидели отдельно и актеры играли отдельно, а теперь актеры прямо среди зрителей будут.
Конечно, никакой актер, находясь среди публики, не мог вертеться стакой скоростью, чтоб всем было видно его лицо. Получилось так, что одним было видно только лицо актера, а другим - только затылок. С декорациями тоже получалась какая-то чепуха. Одни зрители видели актеров в декорации, другие не видели ни того, ни другого, так как декорации были повернуты к ним обратной стороной и заслоняли актеров. Чтобы никто не скучал при виде такого неинтересного зрелища, режиссер Штучкин велел нескольким актерам бегать во время представления по залу, обсыпать зрителей разноцветными опилками, бить их по головам хлопушками и надутыми воздухом пузырями.
Публике не очень нравились все эти театральные штучки, но режиссер Штучкин сказал, что это как раз хорошо, потому что если раньше хорошим считался спектакль, который нравился зрителям, то теперь, когда все стало наоборот, хорошим надо считать тот спектакль, который не нравится никому. Такие рассуждения никого ни в чем не убедили, и публика часто уходила со спектакля задолго до его окончания. Это не очень расстроило режиссера Штучкина. Он сказал, что придумает какую-нибудь новую штучку и тогда все будут сидеть как пришитые. Он и на самом деле придумал намазать перед началом спектакля все скамейки смолой, чтобы зрители прилипли и не могли уйти. Это помогло, но только на один раз, потому что с тех пор в театр к Штучкину уже никто не ходил."